На чаше весов. Следствие ведёт Рязанцева - Елена Касаткина
— Я поняла. Хорошо, Александр Васильевич. Удачи вам, и держите меня в курсе.
— Так и быть, к концу дня доложусь, — заулыбался Махоркин и отключил телефон.
— Кто эта Лена? — В дверях, кутаясь в белый махровый халат, стояла Алёна.
— Следователь, моя подчинённая.
— Интересно. — Алёна прошла в кухню и открыла кран, чтобы набрать в фильтр воды. — А почему ты отчитываешься перед подчинённой?
— Я не отчитываюсь, — смутился Махоркин, — просто предупредил.
— Ты же сказал «к концу дня доложусь», или мне послышалось?
Махоркин совсем растерялся. Как объяснить Алёне? И что объяснять? И почему он должен что-то объяснять? Тут его осенило.
— Ты что, ревнуешь?
— А надо? — парировала Алёна. — Ты собираешься в Тверь и первой, кого ставишь в известность, это свою подчинённую. Мог бы сначала мне сказать, я ведь вот она, рядом с тобой, и звонить никуда не надо.
Этого Махоркин объяснить не мог. Действительно, почему он сразу бросился звонить Рязанцевой?
— Я просто ещё не привык, что ты рядом. Извини.
* * *
— Неужели твой шеф не может потерпеть до начала рабочего дня? Что за бесцеремонность такая? — ворчал Миша, заливая кипятком кофейный порошок.
Лена молчала, не зная, что на это ответить.
— Скажи ему, что до девяти у тебя личная жизнь, пару часиков может подождать. — Молчание подруги ещё больше выводило его из себя. — Или я в следующий раз сам ему отвечу, если ты боишься.
— Что значит сам? Ты что, полезешь в мой телефон?
— А как иначе поставить твоего шефа на место? — Миша всё больше распылялся. — Или он лицо неприкасаемое? Или, может, у тебя с ним неформальные отношения?
— Что?!
Лена вскинула брови, и Миша поёжился — таким холодным стал тёмно-зелёный свет, льющийся из её глаз.
Но он не собирался сдаваться.
— А что ты так на меня смотришь? Я только и слышу: — «Александр Васильевич, Александр Васильевич», сама прислушайся, с каким придыханием ты о нём говоришь. Ты целый день там, с ним. Я тебя вообще не вижу. Может, я тебе уже и не нужен?
— Может быть.
Лена накинула куртку и вышла на площадку. Позавтракать не получилось. Да уже и не хотелось. Утро встретило ярким солнцем и слегка морозным воздухом. Начинался апрель.
* * *
— Девочка гуляла во дворе, мать наблюдала за ней из окна. — Капитан Севрюгин щедро делился имеющейся информацией со столичным гостем. — Отвлеклась минут на десять, пришли счётчики поверять. Когда вернулась, девочки уже не было. Мать выбежала, стала звать, оббежала почти все дворы в округе, ребёнок как сквозь землю. Женщина на восьмом месяце беременности. Естественно, стало плохо, прохожие вызвали скорую, заодно и нам позвонили. Мы сразу организовали поиски, девочку нашли через три часа в лесополосе, задушенной пояском от пальто.
— Да, очень похоже. — Махоркин внимательно рассматривал снимки места происшествия. Тело лежало также ничком, поясок на шее, убийца даже не счёл нужным убрать его.
Одно сбивало с толку — его знаменитая чуйка молчала. Он прислушивался к себе, ждал — вот-вот тёплая волна завибрирует внутри, как это бывало всякий раз, когда он был близок к разгадке, но ничего даже отдалённо похожего не происходило.
— А следы какие-нибудь были?
— Нет, там всё прогнившей листвой покрыто, собака след не взяла. Мать допросить не удалось. Страшное известие вызвало у неё преждевременные роды, врачи пока не пускают. Завтра попробую.
— Я бы хотел присутствовать при допросе. Возможно, надо будет объединить оба дела в одно.
— Не возражаю.
— Похоже, очень похоже на нашего. Одного не пойму, чем же ему беременные так насолили?
День на всех парусах уходил в прошлое. Махоркин посмотрел на часы и достал мобильник. Три пропущенных от Алёны. Он совсем забыл, что отключил телефон. Секунду подумал и набрал Рязанцеву.
— Александр Васильевич, не поверите, только взяла телефон вам позвонить, и тут вы. Ну что, как там дела?
— Плохи дела. Всё указывает на то, что мы имеем дело с гастролёром. И почему-то объектом его мести становятся беременные женщины.
— Он либо псих, либо у него какая-то обида. Что, в общем-то, тоже из области психиатрии.
— А почему он, вы исключаете возможность женской мести?
Лена задумалась.
— Вы правы, это вполне может быть и женщина, тем более тридцать четвёртый размер… Кстати, с таким размером ноги удалось обнаружить пока всего трёх женщин. Но все они мало похожи на убийц. Одной уже за девяносто, другая парализована, третья в день убийства в городе отсутствовала. — Голос в трубке стих, и Махоркину показалось, что Рязанцева отключилась. Он посмотрел на телефон, но тут снова послышался знакомый голосок: — Мне надо подумать, увязать информацию в одну целостную картину.
— Завтра попробуем допросить мать. У вас есть какие-нибудь вопросы?
— Постарайтесь узнать, не связана ли она как-то с Тамарой Козявиной. Вдруг их что-то объединяет помимо беременности.
— Слушаюсь, — отчеканил Махоркин и отключился.
— Так, так, так, — Лена подошла к «Марусе» и добавила в схему ещё один кружок. — Итак, что мы имеем. Два убийства…
— Три, — поправил Котов.
— Условно будем считать, что два. Состав преступления в первом и втором случаях идентичны — убийца с помощью подручных средств душит маленьких детей, матери которых беременны. Что кроме внешних признаков связывает жертвы, пока неясно. Будем исходить из того, что есть.
— Теперь мы можем смело исключить из подозреваемых Тамару Козявину, — подсказал Олег. — Вряд ли она сгоняла в Тверь, чтобы кого-то убить.
— Ты прав. — Лена вычеркнула кружок с буквой «Т». — Кто у нас остаётся?
— Фёдор Козявин вполне мог съездить, убить и вернуться, — вставил Котов.
— Не мог. У него железобетонное алиби. В день, когда в Твери убили девочку, он был дома, и мы тому свидетели.
— Повезло мужику, вы своим посещением обеспечили ему надёжное алиби, тем самым уберегли от излишних подозрений. Ну что, вычёркиваем? — Ревин ткнул пальцем в третий кружок.
— Да. — Лена зачеркнула кружок с буквой «Ф». — Что у нас остаётся? Лилипут и маньяк.
— Лилипута надо было ещё вчера вычеркнуть, — подсказал Котов.
— Да, — Лена нехотя вычеркнула очередной кружок, — должна признаться, что эта версия мне нравилась больше всех. Всё совпадало. И знаки мне были.
— Какие знаки? — удивлённо вскинул брови Котов.
— Я цирк никогда не любила, первый и последний раз там была в шесть лет, и этот визит оставил у меня самые неприятные впечатления. Я даже расплакалась.
— Серьёзно? Почему? — Теперь настало время удивляться Олегу Ревину. — Я вот цирк очень люблю, хотя тоже последний раз в детстве был.
— Животных мне жалко. Зверь, живущий в неволе и пляшущий под гармошку дрессировщика ради развлечения публики, теряет своё величие. Есть в
